Народная социология
Флешмоб показал масштаб проблемы. Для меня в силу профессии оно новостью не было, для многих тоже в силу жизненного опыта – не все выросли в «приличных» районах и школах. Кто-то был шокирован.
Совсем точной информации у нас нет, понятно, что статистика судебных дел – лишь малая часть того, что случается в жизни. Опросы на темы опыта сексуального насилия проводить непросто, требуются хорошо подготовленные интервьюеры, особые условия, серьезная методологическая работа и т. п. Все это делает процедуру проведения опросов на такие темы очень дорогостоящей, проводятся они нечасто и выборки обычно не очень большие. Так что «народная социология», когда люди опираются, например, на рассказы знакомых, или комментарии в своей френд-ленте, может быть сопоставимо информативной.
Конечно, есть фактор истерического вовлечения, желания примкнуть к процессу, чтобы тоже выглядеть «интересной жертвой», и за эти дни только ленивый про него не упомянул. Однако количество людей, столь истероидных, чтобы быть готовыми из желания привлечь к себе внимание рассказывать о несуществующих изнасилованиях, в популяции очень невелико, это от силы несколько процентов.
С другой стороны, мы понимаем, что в открытую рассказать о подобном опыте смогли далеко не все, и это чаще всего жертвы посторонних людей, которых они больше никогда не видели. Мало кто рискнет писать подобное, если продолжает оставаться в контакте, а тем более в зависимости от насильника, например, если это партнер, родственник, сосед, начальник. О семейном насилии говорят прежде всего те, кто сейчас уже вне контакта с насильником (бывший муж, покойный отчим, родственник или знакомый из детства, из другого города и т. п.)
Есть также принцип «чем глубже травма, тем глубже умолчание», то есть можно предположить, что в акции приняли участие те, кто в общем и целом как-то справился и пережил.
С учетом всего этого результаты «народной социологии говорят о том, что как минимум каждая вторая женщина за свою жизнь имела опыт изнасилования или попытки изнасилования (но отбилась или что-то помешало), а опыт сексуального абъюза (приставания, «лапанье», сексуальные угрозы) вообще просто каждая, за редчайшими исключениями. Это та неприятная правда, которая вызывает желание заткнуть «их всех», отвернуться и не думать об этом. О том, что в некоторых отношениях прямо сейчас, во втором десятилетии 21 века мы живем в крайне жестоком и архаичном обществе.
Собирая минусы
Говоря очень упрощенно, есть две основных модели взаимоотношений полов. «Восточная», или «патриархальная», или «архаичная» – назовите как хотите – относится к женщине как к имуществу мужчины, сначала отца, а потом мужа. Имущество, конечно, не может иметь равных с мужчиной прав, но его «берегут», это предписывается религией и традицией и является безусловной обязанностью «достойного мужа» и всей семьи. Восточная женщина просто не сможет оказаться одна на темной улице или в вечерней электричке – ее всегда сопровождают, она полностью защищена от приставаний посторонних. Если же вдруг кто-то что-то себе позволит, наглецу устроят личный ад судебными или внесудебными методами.
При этом от внутрисемейного насилия женщина совсем не защищена. Людям, выросшим в этой традиции, бывает сложно даже объяснить, что такое «изнасилование мужем», для них это выражение не имеет смысла, что-то вроде «украсть то, что и так твое».
В некоторых традициях женщинам сложно объяснить даже выражение «секс против твоего желания», потому что нет самого женского желания как понятия. Странным образом – крайности сходятся – в этом моменте такие мизогинные культуры совпадают в восприятии жизни с малолетними проститутками, сбегающими из провинциальных детдомов подзаработать «на трассе». Эти девочки бывают искренне уверены, что все разговоры про желанность и приятность секса для женщины – «гонево», сексуальный акт – это довольно противная, к счастью, не очень долгая процедура, которую надо перетерпеть – ну, как терпят смазывание горла при ангине. Зато к ней прилагаются приятности – денег дадут, покормят, покатают, да еще и ласковых слов наговорят, если повезет на доброго дяденьку. Послушаешь и думаешь – лучше б они были сексуально озабоченными, как считают их воспитатели.
Другая модель отношения к женщине гораздо моложе, она находится в стадии становления, можно назвать ее «западной», «европейской» или «моделью равноправия». Она предполагает, что все равны перед законом, имеют равные права на защиту, на распоряжение своим телом. Ни бОльшая физическая сила, ни социальное положение, ни семейное положение не дают никому права посягать на сексуальную неприкосновенность другого человека. Давая женщинам права, она одновременно забирает у них привилегии «оберегаемых», то есть обычно в этой модели женщины работают, ведут самостоятельную социальную жизнь, а значит, ходят в том числе по вечерним улицам, ездят в одиночку в поездах и автобусах, ходят в бары, знакомятся и т. п. И закон защищает их от всех возможных посягательств. Если вдруг кто-то решит, что женщина, идущая темным вечером одна по улице – легкая добыча, и позволит себе поддаться первобытным инстинктам, у него будут проблемы. И ни длина ее юбки, ни выпитый ею алкоголь никоим образом не будут являться оправданием для насилия по отношению к ней.
Своя логика есть и в той модели, и в другой, а настоящие сложности возникают тогда, когда два подхода сталкиваются или смешиваются. Не так давно жительницы немецких городов получили культурный шок, когда мигранты из арабских стран решили применить к ним подходы своей культуры. Россияне аж испереживались за них у экранов телевизоров, однако мне кажется, что немецкие правоохранители с проблемой в конечном итоге разберутся. А вот положение женщин на постсоветском пространстве куда как хуже.
В нашем случае происходит не столкновение моделей, а их уродливое скрещивание. Нашу женщину не берегут семья и традиция, но и сила закона по факту ее права не защищает. Она должна работать и возвращаться вечером одна, но если она подвергнется угрозе насилия, скорее всего, ни полиция, ни сограждане на помощь не поспешат. В историях из флешмоба огромное количество примеров именно того, что никто не помог, а приехавшая наконец полиция не бросалась ловить насильника, а начинала давить на женщину, иногда прямо обвиняя, иногда унижая. Если у кого-то были еще на эту тему иллюзии, думаю, прочитав за последние дни сотни мужских комментов про «эротические фантазии», «выставку истеричек», «выдают желаемое за действительное», вряд ли будут ждать защиты от российских мужчин. Собственно, сам посыл «я не боюсь сказать» потому и вызывает отклик, что стандартный опыт жертвы насилия при обращении за помощью есть «изнасилование на бис», на этот раз социальное и эмоциональное. Все вот эти «а чем ты думала», «да небось врет», «вести себя надо прилично и ничего не случится».
Ситуация похожа на то, о чем говорила социолог Элла Панеях в применениях к законам: у нас количество законов как в Германии, а качество – как в Гане. Или что многие замечали: у нас уровень госконтроля, как при социализме, а уровень социальных гарантий, как при капитализме. Куда ни кинь – мы мастерски собираем минусы разных моделей, оставляя за бортом плюсы. Так же и с безопасностью женщин – у нас социальные требования к женщинам сразу и как в европейской модели: она должна быть самостоятельной, независимой, хорошо (не просто «прилично», а именно сексуально привлекательно) выглядеть, быть общительной и открытой, и как в патриархальной: короткое не носи, наедине не оставайся, вечерами не гуляй, блюди свою честь, но если мужчине надо – давай, не выкобениваясь. А вот обеспечение безопасности не взято ни из одной.
В результате уровень защищенности женщин от насилия – как в варварских обществах. С вариациями, конечно, от «приличных» районов Москвы и Питера до какой-нибудь Кущевки. Но в общем и целом – ниже плинтуса цивилизации на пару аршин. Я своими ушами слышала разговор между собой нескольких мам в перерыве моего семинара в Краснодаре, одна из них делилась радостью: они переехали жить в центр города: «Ой, так хорошо, можно вечером дойти домой спокойно, даже если темно». Город-миллионник. Традиции, казачьи патрули, вот это вот все. Женщина, мать четверых детей боится вечером идти домой. Полиция? Слушайте, ну в машину с полицейскими сесть едва ли не страшнее. Они еще больше в своей безнаказанности уверены, если им вдруг чего захочется.
Про внутрисемейное насилие вообще говорить сложно – вся православно-депутатская рать на дыбы встает. Вот убьют, тогда обращайтесь. Или сами не сможете больше терпеть и убьете, тогда посадим. А так – нечего наводить тень на светлый образ семьи и подтачивать традиционные ценности.
О-о-о, еще один упавший вниз…
Но вот это все я и раньше знала, а крайне неприятным открытием в эти дни было читать отклики блогеров-мужчин. Один за другим почти все отстрелялись обесценивающими постами. Я говорю об умных и (прежде) уважаемых, других я не читаю.
Что только не шло в ход. «Да, это все плохо, но говорить надо не об этом, лозунг должен быть другой. Ой, все понятно, но ведь и женщины тоже хороши, давайте не забывать. И вообще все гораздо сложнее, и зачем этот публичный стриптиз». Вдруг у всех случился приступ острой озабоченности тонкими вопросами субъектности участниц и эмоциональной безопасности бывших жертв. «А не травмирует ли жертв рассказ об этом еще больше, мы беспокоимся. А не начнут ли все всего бояться, мы волнуемся. А не подумают ли о нас обо всех плохо, нам неприятно. А не используют ли жертв для пиара, нам это было бы так огорчительно».
Людям рассказывают об опыте конкретного, жестокого насилия – а они в ответ: надо себя уважать! Вас используют! Зачем этот публичный стриптиз?! Им кричат: да уже использовали так, что дальше некуда, да уже раздели, унизили, поимели в самом грубом и буквальном смысле слова, они в ответ, почесывая вербальную одаренность – ну, глупышки, стоит ли об этом, вот гораздо важнее, например, что…
А ведь так просто – сказать слова сочувствия. Написать: «Мне так больно это читать, мне так жаль, что это случилось и случается, я думаю о том, что мог бы сделать». Или хоть почистить мерзость в комментах. Хоть попросить своих читателей воздержаться от хамства, которое может травмировать жертв. Хоть самому от него воздержаться. Нет, о риске ретравматизации говорят только в ключе «не надо было все это начинать». Тут же поясняя, какие бабы дуры, как их развели, а они не понимают. И под каждым полным лицемерного беспокойства о ретравматизации постом – пышное цветение комментов в стиле «да женщина рождена, чтобы быть вы… ной, какая разница, добровольно или насильно».
Я напоминаю себе, что все это – прежде всего парад психологических защит, и от собственного бессилия что-то с этим поделать, и от потребности защищаться, раз обвиняют. Но все равно противно.
Интересно, что весьма специфические ресурсы, типа «Вечерней Москвы» спинным мозгом что-то почуяли и
подтянули психологов. Которые тоже, конечно, выразили озабоченность и тоже непременно про «все это ради лайков» и про ретравматизацию, и что надо на терапию, а не вот так. С использованием крайне профессиональных выражений вроде «девчонки распалились». Я аж три раза перечитала, глазам не могла поверить.
Хотя коллеги вроде должны знать процент истероидов в популяции. И уметь отличать текст, написанный ради лайков (они там есть, целых несколько штук), от искреннего.
А еще должны знать, что доступной помощи жертвам насилия в России и Украине почти нет. Работе с травмой по европейским протоколам не учат, насколько мне известно, ни в одном российском психологическом вузе. И обратившись к психологу, очень часто жертва получит ровно то же, что получает в интернете – «возможность выговориться», и только. Но за деньги. Но приватно. Но без гарантий, что не нарвется на «православного психолога», который велит всех срочно простить. Или такого, который ей объяснит, что она «не умеет выстраивать границы», и это ее выбор. Или скажет, что 300 сессий – это минимум, а иначе смысла нет. Или еще какого. То есть «жаловаться в интернете или идти к психологу» в наших реалиях, увы, вполне сопоставимый выбор.
Если бы это было не так, если бы женщины получали помощь от тех, от кого должны были бы получать – от правоохранительных органов, от помогающих специалистов, от всего своего окружения – разве много нашлось бы желающих потрошить свои травмы в небезопасных условиях? Раз люди решаются на вскрытие нарыва в условиях, далеких от идеальных, значит, болит так сильно, что они готовы рискнуть. Значит, стерильных условий и профессиональной помощи просто нет в доступе.
В этой ситуации можно и стоит предупредить о рисках, чтобы, поддавшись порыву «эх, на миру и смерть красна, вместе с другими не страшно» человек потом не пожалел, получив от окружающих вместо поддержки презрение и обвинения. Но я не видела текста, обращенного с таким предупреждением непосредственно к женщинам. Мол, поберегите себя, может стать только больнее. А еще лучше – чтоб под текстом контакты, куда можно обратиться и где точно знают, как с этим работать. Вместо этого – обесценивающие рассуждения с явным оттенком обвинения. Девчонки распалились, да.
Флешмоб и правда не самое экологичное средство работы с травмой, но что сделало общество и лично каждый возмущенный и озабоченный, чтобы флешмоб был не нужен? Может быть, сейчас в школе принято говорить с детьми про сексуальность, про модели отношения полов, про инстинктивные программы, про «да» и «нет» в сексе, про насилие и про свободу распоряжаться своим телом? Может быть, у нас службы помощи жертвам насилия в каждом райцентре есть? Может быть, психологи ведут работу с полицейскими, объясняют, как себя вести с пострадавшей женщиной, чтобы не сделать ей еще больнее? А если нет, по какому праву вы хамите людям, которые никакой помощи не получили – в том числе от нас с вами, когда в ней нуждались?
Авгиевы конюшни
С чего вообще ожидать от флешмобов терапевтического эффекта? Это публичная массовая акция. Цель таких акций обычно другая – донести информацию до общества – предупредить, привлечь внимание. Выходят же на акции жертвы государственного насилия, жертвы насилия банков и корпораций, жертвы священников и жертвы врачей, выходят родные с портретами политзаключенных, люди выпускают белые книги с трагическими историями пострадавших, в музее Яд-Вашем с десятков экранов люди, пережившие Холокост, рассказывают свои истории. А как еще-то? Конечно, лучше бы эти рассказы собирали профессиональные интервьюеры, которые могли бы в процессе и поддержать, и отследить риск ретравматизации. Но что-то их не дождались участницы флешмоба. Жертвы Холокоста, кстати, ждали своих 30 лет. До 70-х им тоже давали понять, что лучше об этом не говорить, и уж точно не публично.
Люди рассказывают о своем травматичном опыте тогда и так, как считают нужным, у вас забыли спросить разрешения. Вы пишете сто подробных постов, когда вас хоть пальцем касается государственное насилие, а в ответ на рассказ о страшном насилии над другими – цедите про «эротические фантазии». Прекрасно, что соцсети дают всем возможность высказываться и больше не надо ждать, когда темой соизволит заинтересоваться государство или академическое сообщество. Риски при этом возникают, но и молчать, отравляясь стыдом и страхом изнутри – не меньший риск. Хотите и можете снизить риски – сделайте это, рассуждения про «истерички затеяли публичный стриптиз» на желание снизить риски, простите, не похоже.
Вам не понравилось, как это сделано. Что ж, может быть хоть один из ста возмутившихся возьмется и сделает это как полагается. Пусть «Cosmopolitan» и Facebook выделят целевой грант, раз уж они на этой теме «пропиарились». Будет справедливо.
И да, конечно, не все так просто. И от насилия страдают не только женщины. И от смешения моделей также страдают мужчины, и женщины тоже пытаются лавировать в свою пользу между моделями. И феминистический дискурс – это палка о двух концах, которая при злоупотреблении может не только освобождать женщин, но и вгонять их в виктимность. И пиар на трагедиях и насилии делается в наши дни сплошь и рядом. И правовые риски с обвинением мужчин в насилии без оснований возможны. И философский вопрос о том, в какой степени мы природные, а в какой свободные существа, тоже актуален сегодня как никогда. Все это очень интересные и важные темы, но они чудовищно неуместны в качестве прямого ответа на рассказы о боли, страхе и унижении.
Если у людей в такой очевидной ситуации не срабатывает нравственное чутье, не думаю, что может быть интересно их мнение о судьбах родины и мира. Вам предъявили болезненную гуманитарную проблему, позор нашего общества, не меньший, чем позор детдомов, – боль и поражение в правах миллионов ваших сограждан. Все, что вы увидели – наезд баб-истеричек на мужиков ради лайков. Это уровень подворотни. У нас давно правит страной подворотня, но альтернатива в виде другой подворотни, с какого-то перепугу вообразившей себя более свободно и современно мыслящей, как-то не прельщает. И меня совсем не расстраивает, что флешмоб всех разделил, вместо того, чтобы объединять. Всегда лучше знать, с кем имеешь дело. И объединяться на почве терпимости к насилию ни с кем нет ни малейшего желания.
Флешмоб не вылечит ничьих травм, но он заставит всех подумать том, о чем думать не хочется. Заставит говорить об этом, пусть даже с экивоками или через губу, продираясь через защиты. Нельзя расчистить авгиевы конюшни, не указав пальцем на дерьмо и не назвав его вслух дерьмом. Насилие как обыденность, насилие как «порядок вещей», страх перед насилием, идентификация с насильником, обвинение жертвы,– это и есть то дерьмо, которое налипло за нашу историю в таких количествах, что не дает обществу двигаться дальше. Обсуждение таких тем заставляет каждого выбрать, что добавлять в болезненный и сложный замес: еще презрения и обвинений жертв или немного сочувствия и уважения. Эти выборы суммируются и мы получаем общество, в котором живем. Что навыбираем, то и получим, только и всего.
В заключение, кому актуально, самая авторитетная работающая в теме организация «Сестры», вот ее
сайт. Очень небольшая для такой огромной страны.
Давайте-ка, кому не понравился флешмоб, сделайте свой – соберите «Сестрам» денег, они работают профессионально, индивидуально и конфиденциально – все как вы хотели.
Если вы чувствуете, что вас зацепило, даже если вы сами не участвовали, пожалуйста, позаботьтесь о себе:
Не читайте хамства, не вступайте в споры с теми, от чьих слова вам больно.
Поговорите сами с собой тепло и ласково, пожалейте себя, если хочется — поплачьте.
Найдите возможность пообщаться с людьми, с которыми вам безопасно и тепло. Попросите их побыть с вами.
Подумайте обо всем том, что сейчас в вашей жизни создает безопасность. Вы стали старше, у вас есть опыт, вы теперь знаете, как это называется и что это недопустимо, у вас есть способы защитить себя. Составьте список или мысленно соберите перед собой все ваши ресурсы. Например: сейчас я живу в хорошем районе, я могу попросить мужа (друга, коллегу) меня проводить, я могу взять такси, если возвращаюсь поздно, я знаю приемы самообороны, я ни от кого не завишу, я взрослая и не постесняюсь дать отпор приставале и т. п., в применении к вашей реальной ситуации. Можно подумать, где и что можно добавить.
Если через несколько дней все еще плохо, не тяните с обращением за помощью. Вам нужен специалист по работе с травмой. Если найдете в своем городе хорошего, делитесь контактами с другими.
Если при обсуждении темы вы поругались с кем-то из близких, дайте эмоциям остыть, после чего можно вернуться к теме, стараясь говорить о себе и своих чувствах, а не обвинять другого. Разногласия по подобным вопросам рискованно оставлять «под ковром», это разъедает отношения.
Если с неожиданно разочаровывающей стороны предстал человек, с которым вам детей не крестить, сделайте выводы и увеличьте дистанцию в общении до безопасной.
